Есть такой диалект русского языка — аляскинский. Он начал формироваться во второй половине XVIII века, когда Аляска принадлежала России. Местным жителям надо было как-то общаться с русскими промышленниками и торговцами. В результате такого общения на свет появился особый диалект. И хотя Аляска уже больше ста пятидесяти лет не принадлежит России, диалект сохранился.
Его до сих пор используют в нескольких населенных пунктах, главный из которых — деревня Нинильчик на полуострове Кенай. Но феномен аляскинского русского — он не только и не столько про лингвистику. Он про пространство и время. Территория поменяла государственную принадлежность, утратила связь с русской культурой, став полноправным штатом США. Но язык каким-то удивительным образом хранит следы истории.
Профиль языка
Аляскинский русский уместно назвать реликтовым диалектом: это исчезающее средство коммуникации, язык детства для старшего поколения жителей деревни Нинильчик. В качестве основного средства общения они предпочитают использовать английский. Это вариант русского языка, который сам относится к восточнославянской группе индоевропейской языковой семьи. У аляскинского русского тоже было несколько разновидностей, как минимум нинильчикская и кадьякская.
Регион: несколько деревень на островах архипелага Кадьяк, например Афогнак, и на полуострове Кенай – Нинильчик. В этих деревнях жили русские рабочие и промышленники, которые хотели остаться в «колониях». Говорили по-русски и на островах Прибылова.
Креолы, русский и английский
По одной из версий, первыми путешественниками, увидевшими этот полуостров, были участники экспедиции Семена Дежнева, которые прошли по проливу между Евразией и Америкой в 1648 году (потом этот пролив назовут Беринговым, хотя Беринг побывал там намного позже). Семен Дежнев был колоритной фигурой: мореход, якутский атаман, администратор и торговец пушниной в одном лице. Он был исследователем и при этом не умел писать… Если по его биографии сделать сериал, то какие-нибудь «Викинги» могут остаться без зрителя.
Осваивать Аляску русские принялись позже, в середине XVIII века. Отношения с местными жителями складывались не всегда идеально. Была, конечно, взаимовыгодная торговля. Но случались и стычки – одна из них даже получила название Русско-индейской войны, притом что общее количество погибших с обеих сторон вряд ли превысило 300 человек.
Одним из главных промыслов была добыча пушнины. Русские привлекали к этой работе коренных жителей: алеутов, эскимосов, атабасков. Рабочие вступали в отношения с местными женщинами, а дети, которые рождались в таких браках, постепенно оформились в особое сословие креолов.
Креолы – очень непростое слово. Для многих оно синонимично понятиям метис и мулат. «Темнокожая креолка» – устойчивое словосочетание. Но на самом деле креолом можно назвать любого человека, родившегося в колониях: и потомка европейцев (тогда его кожа будет светлой), и того, кто родился от смешанного брака. Креолы Аляски – как раз последний случай.
Кто знает, как развивались бы события, если бы в 1867 году Аляска не была продана США. Потерю этих полутора миллионов квадратных километров вряд ли можно назвать геополитической трагедией. Считается, что решение продать Аляску навязал Александру II его младший брат – Константин Николаевич. Логика его понятна: контролировать столь далекие земли чрезвычайно сложно, куда важнее развивать связи между регионами, которые находятся ближе к столице. Основная часть суммы от сделки пошла как раз на эти цели – оснащение железных дорог в Центральной России.
Дьявольское наречие и «Священный Байкал»
Аляскинский русский – язык потомков русских поселенцев на Аляске, которые в большинстве своем были сотрудниками Российско-американской компании.
С носителями диалекта, которые живут в деревне Нинильчик сейчас, дома в детстве всегда говорили по-русски, но в школу в тридцатых-сороковых годах прошлого века они пошли, уже зная английский. Русский остался языком детства, корней, культурной идентичности. Языком бабушек, дедушек, родителей. Чтобы сохранить его, активисты из Нинильчика в 1997 году попросили российских лингвистов – супругов Миру Бергельсон и Андрея Кибрика – помочь составить словарь исчезающего диалекта.
«Тогда во многих сообществах коренных американцев, где люди хотели осознать свои корни, появлялись tribal linguists, то есть лингвисты племени. Но мы все же таковыми не были – нас пригласили именно сделать словарь», – отмечает Мира Борисовна.
Она вместе с Андреем Кибриком и их детьми в тот момент находилась в селе Николай. Ученые исследовали верхнекускоквимский язык – на нем говорили атабаски, коренные жители Аляски. Местные активисты помогли добраться до города Кеная, недалеко от Нинильчика, предоставили жилье и транспорт – motor home, огромный трейлер, в котором можно жить.
Лингвисты начали интервьюировать носителей аляскинского русского. Старались говорить с ними по-английски, чтобы не навязывать московское произношение и предупредить возможную неловкость из-за «деревенского русского». Жители по-разному относились к исследованию. Им было интересно, но в то же время возникало недоверие: зачем ученым информация, что они хотят получить, какую выгоду собираются из этого извлечь?
«Расположить к себе информантов помогали, в частности, наши дети, – вспоминает Мира Борисовна. – Когда девочки спели романс «Славное море, священный Байкал», которому их бабушка научила, и оказалось, что нинильчикские старики его знают, такое началось... Слезы, эмоции. Лед был растоплен».
Некоторые информанты стали близкими друзьями ученых.
«Мы поддерживаем отношения, несмотря на границы, – рассказывает Мира Борисовна. – Созваниваемся в скайпе или ватсапе, поздравляем с праздниками напрямую или через их детей и социальных работников, которые пользуются соцсетями».
Если люди соглашаются рассказать свою семейную историю, дальше общаться становится проще: с детством и семьей у большинства связаны теплые, приятные воспоминания. У Бобби Осколкофф, пригласившей Миру Бергельсон и Андрея Кибрика составить словарь, даже было стихотворение, которое помогало ей восстанавливать в памяти русскую лексику.
«Там она, вставляя разные русские слова, вспоминает, что было в детстве. Стихотворение на английском языке, но порядка 30% слов русские», – поясняет Мира Борисовна.
Тем не менее не все охотно говорят о русскоязычном прошлом. Русский, как и многие другие языки коренных народов Аляски, подвергался преследованию со стороны образовательной системы. В школах детям запрещали его использовать: били, наказывали, мыли рот с мылом за слова на «дьявольском наречии». В Нинильчике, по словам Миры Бергельсон, меры не были такими жесткими, но русскоговорящих унижали, заставляли чувствовать себя людьми второго сорта. Одна носительница именно по этой причине отказалась работать с лингвистами:
«Она хочет чувствовать себя полноценной американкой и забыть то время, когда была «неполноценной». Это травма».
Аднарас сама рас?
На основе интервью с носителями диалекта лингвистам удалось описать его фонетическую систему, разработать графику, которая позволяет фиксировать особенности произношения на письме, и создать словарь нинильчикского русского более чем на 1100 единиц.
Вот несколько местных «особенных» слов:
вомарак – обморок; прамушник – промышленник, траппер, торговец мехом; бейбичка – малыш, ребенок; аткуй – откуда; т'ихаступци – тапочки; банашнай – консервированный; заскл'игнуца – поскользнуться; волка – волк; валанташка –валентинка; тарачка – пирожок; шуга – слякоть.
В словаре нинильчикского русского есть и фразеологизмы:
падал'ши уб'ир'ош, пабл'ижи ваз'м'ош – «подальше уберешь – поближе возьмешь»; аднарас сама рас – «одного раза достаточно»; а хто зивайит уху хл'ибайит – «кто опаздывает, за обеденным столом будет хлебать только уху».
После экспедиции 1997 года Мира Бергельсон и Андрей Кибрик вернулись в Москву и не занимались аляскинским русским больше десяти лет. Снова стали работать с этой темой, когда с ними связался американский лингвист – сам он уже совсем не говорил по-русски, но его отец и тетка прекрасно владели аляскинским диалектом. Ученый по телефону записывал речь родных и продолжал работу российских лингвистов – пополнял словарь. Но оказалось, что незнание русского мешает это делать: словарь засорился.
Мира Борисовна и Андрей Александрович провели еще шесть экспедиций. Расширили и углубили словарь: печатный вариант 2017 года содержит уже более 2500 словарных статей, а электронная версия, которая появилась в 2019-м и обновляется, – более 2600. Частично описали грамматику нинильчикского русского.
Нинильчик, Кадьяк и грамматика
В нинильчикской разновидности аляскинского диалекта исчезает категория рода: типичны выражения вроде мой дочка или мой собака. Носители используют нестандартные предложно-падежные формы, в том числе в количественных сочетаниях – много бобры, пять палец, я на эту стульчику сижу, – и нетипичные формы множественного числа: сыны (сыновья), каменья (камни), костья (кости), волоса (волосы). Часто можно услышать уменьшительные формы слов: окошко, котик.
На синтаксис нинильчикского диалекта повлиял английский язык. Для этого варианта аляскинского русского характерно, например, единичное отрицание: я никогда так делал вместо я так никогда не делал.
Еще одну разновидность – кадьякский русский – начал исследовать Евгений Головко в 2009 году. Он описал лексическую систему и многие другие особенности этого диалекта, основываясь на данных полевых исследований и интервью. Мира Бергельсон и Андрей Кибрик спустя 10 лет обнаружили первые письменные документы на аляскинском русском, которые помогли более детально описать и кадьякский вариант.
В речи последних его носителей отсутствуют предлоги с падежами, которые обозначают направление или местоположение: живем теперь землянке, по прибытию Илямну, посылаю Вам «конпанию» три ружья.
Падежи иногда используются нестандартно: она находится бухты; где солька рыба была; уведомляю вас прибытия моего; не помогали нашу компанию.
Часто нарушается сочетаемость. Например, в выражении я им поговорил как мог насчет нашей компании используется форма «поговорил» вместо «говорил» или более подходящего глагола «рассказал».
Необычно в кадьякском варианте аляскинского русского используются безличные глаголы: очень меня не здоровит (вместо стандартного возвратного «нездоровится»), картофель порядочно погнило (глагол используется как безличный, в форме среднего рода, вместо личной формы «погнил»).
Письма, которые обнаружили Мира Бергельсон и Андрей Кибрик, датируются 1860-1910 годами и опровергают утверждение, что язык жителей острова существует только в устной форме.
«В книге Андрея Знаменского, историка православной церкви, мы прочитали, что православие на Аляске распространялось во многом силами обычных людей: не священников, а своего рода церковных активистов, – рассказывает Мира Борисовна. – Мы увидели известные креольские фамилии и поняли, что, раз эти люди что-то «продвигали», от них должны были остаться тексты – письма хотя бы. Это были грамотные люди. Начали искать. Архивист библиотеки Университета Аляски в Фэрбенксе, специалист по истории Русской Америки и знаток русского языка Кэтрин Арндт помогла нам найти нужные материалы в архиве Коммерческой компании Аляски. Она сменила Российско-американскую компанию, архивы которой не сохранились, а работать туда взяли тех же креолов, носителей аляскинского русского. Первые 30 лет переписка шла еще по-русски».
Русский чай и игра в марьяж
Последние экспедиции на Аляску были, скорее, социолингвистическими. Мира Бергельсон и Андрей Кибрик исследовали историю культуры и то, как она влияла на сохранение или, наоборот, исчезновение русского языка на острове.
«Поразила цепкость русской культуры, – отмечает Мира Борисовна. – Приверженность православию, «русский» чай, карточные игры в дурака или в марьяж – мы ведь тоже их так называем. А язык – хрупкая вещь. Даже если усваивается как первый. Если его не развивать и начиная со школы получать образование на другом языке, он останется как у четырех-пятилетнего ребенка и постепенно уйдет из употребления. Слом происходит очень быстро. И политика, экономика влияют на это».
«Цепкая» не только культура русскоговорящих аляскинцев, но и они сами. Миру Бергельсон восхищает витальность ее нинильчикских друзей: они остались верны своей культуре, но смогли стать частью американской жизни. А жизнь у них была трудовая: огороды, охота, рыбалка. Семьи с восемью-десятью детьми. Они рассказывали, что никогда не голодали, но были очень бедными, хотя и ощущали это, только когда приезжали в город, – туда, где деньги были нужны.
Русская колонизация в глазах этих людей выглядит не так, как в стереотипах, – без «надменной жестокости», хотя и легким этот процесс назвать нельзя. Русские смешивались с местными жителями – появились креолы:
«Они много чего знали, много чего испытали. Они тоже немного лингвисты».
Полина Меньшова, Айгуль Юсупова,
опубликовано в журнале «Кот Шредингера» №2(47)
